«Момент истины» в битве с цензурами

Нуждается ли в представлении автор романа «Момент истины» и, к примеру, повести «Иван» с их сотенными переизданиями? Но многие ли знают, как он творил? Мы дружили с 1962 года, когда я пребывал главредом издательства «Молодая гвардия», а он нашел здесь верных соратников.

Истинно классический роман о войне «Момент истины» увидел свет ох, как не сразу. Вина за изнуряющий арест – на идеологических перестраховщиках: что среди издающих, что среди цензоров. Надо знать, что в советскую пору было много цензур. Роману Богомолова выпала участь пройти жернова трех: государственной, Главлитом именуемой, Военной (ведь книга о Великой Отечественной) и Комитета госбезопасности, ибо про разведчиков-шпионов.

“ Богомолов рассказывал, как цензор-генерал грозно приказал найти виновника «утечки» документов особой секретности ”

Однажды я выслушал гневную тираду, которую писатель сопроводил гремучей смесью солдатской лексики и командирского рыка: «Цензура была и будет. Но как же она сейчас уродлива! Нетерпимо! Беспощадна! Перестраховочно конъюнктурна! Любой чих из Кремля, сверху – клацанье челюстями внизу...»

Замечу: «Молодая гвардия» была втянута в сражения за роман не сразу. Это потому, что писатель по обычаю тех времен для начала решил выпустить его в журнале. Важно заметить: это смогло бы обеспечить и предварительное мнение читателя, и дополнительный гонорар; появилась семья и, как я догадывался, этот заработок очень не помешал бы.

Война за роман на журнальных плацдармах... «Сводки» с фронтов сражений поступали мне от Богомолова очень редко и немногословными. Впоследствии он признался: «Не хотел втягивать тебя, «номенклатуру». А то, гляди, скажется на твоем зависимом от власти положении».

Первым был журнал «Юность». Его главный редактор Борис Полевой и сам явил себя цензором, и не решился портить отношений с цензорами. (Попутно замечу: он в письмах Богомолову характеризует роман исключительно как «приключенческий».) Богомолов отказался сдаться под напором требований-указаний сделать роман угодным цензуре. И тогда он, гордый, хотя весьма нуждающийся, расторгает договор и более того – возвращает аванс, хотя по закону мог этого не делать: щепетилен! Признавался мне: «Я еще как крутился – залез в долги. Полевой и утерся (это ехидное словечко тоже в ходу у писателя; его смысл, как я понимал, «плевок презрения достиг цели»). Затем – «Новый мир». Здесь не испугались того, что заставило сдаться «Юность». Однако цензура неуступчива. Еще инстанция – ЦК партии. Один сочувствующий работник был откровенен – заявил Богомолову: «Царапайся сам!». Правда, предупредил: «Твои» цензуры подчинены ЦК партии... Кто же рискнет царапаться с ЦК?».

Фото: vladislavgalkin.ucoz.ru

Сколько же пережил творец! Ведь «Дело о романе» и в самом деле дошло до самого главы КГБ, он же – один из членов всесильного Политбюро. Писатель оставил такую проницательную запись, с которой я познакомился благодаря Раисе Глушко (она опубликовала в 2005 году записки мужа «История публикации романа»): «Андропов, многолетний чекист по духу и стилю руководства, постеснялся увидеть представителей своей службы с человеческим лицом, с их ошибками и слабостями, побоялся, что зомбированный временем и историей страх к ним может смениться уважением и симпатией...»

Сохранились и уточнения, правда, они по фильму «Момент истины», но суть одна: «Автор обожает розыскников, и они не могут не нравиться. Розыскники – младшие офицеры – изображены автором ярко, с уважением и любовью. Они профессиональны, достоверны и несравненно привлекательнее Верховного главнокомандующего и его окружения. В результате вольно или невольно возникает противопоставление младших офицеров системе высшей власти, не украшающее ее и в какой-то степени компрометирующее. Роман получил активное признание и не считаться с этим не следует. Я не говорю категорически: «Нет!». Я считаю нужным высказать свое сомнение: а нужно ли подобное противопоставление тиражировать...» Я, прочитав, подумал: как же профессионально проницателен глава госбезопасности.

Чем запомнилось Владимиру Осиповичу «консультирование» романа в КГБ? В его записках можно прочитать: «Катали Ваньку» по многочисленным инстанциям, надеясь, что там выкинут что-нибудь (из романа), за что можно зацепиться мертвой хваткой, и тогда продавливать автора по всем законам их жанра».

С еще большей брезгливостью он оценивал военную цензуру. Однажды доверил мне, как его здесь мытарили. Минут десять читал «ихнии» на полях рукописи требования. Даже я, уже навидавшись цензоровых видов, ужасался концентрации чиновно-перестраховочной тупости. А он своим комментарием был наикраток: «Уши пухнут». Я попросил у Богомолова кое-что переписать. Он в ответ: «Валяй, но помалкивай. Тебе-то зачем с цензорами ссориться?».

Так я и переписал кое-что: «Кто дал право автору на каждом шагу упоминать Ставку»; «Как название советских органов может быть пугающим? Название «Смерш» везде выбросить. Оно не украшает»; «Позиция автора. Не любит Советские органы!». Или такой шедевр: «Советская литература должна изображать только позитивные моменты. Об этом следует напомнить автору и тем, кто этот материал будет печатать».

В особицу цензоров ошарашила оценка сценки, в которой пьяный армейский старшина ерничает: «Это тебе не с нашей Дунькой: погладил по шерстке – и замурлыкала». На полях появилось: «Кто дал право позорить нашу Советскую Дуньку?» Богомолов заметил, сузив глаза и поелозив желваками: «Обрати внимание – “советская” с большой буквы. А?!»

Оказывается, в отзыве проявились не только политтребования. Генерал проявил желание «поредактировать». И ведь не сомневался, что заставит писателя принять это волонтерство. О таком «редактировании» я прочитал в записках Владимира Осиповича, которые обнародовала его вдова: «Мысленно герой оценивал ситуацию «как весьма хреновую», генерал вычеркивает «хреновую» и сверху пишет «плохую»; «заподозренные нами» – на «обратившие наше внимание», в тексте Таманцев ведет наблюдение за домом из заброшенной уборной – на полях приписка «не лучшее место для наблюдения. Уборную заменить!». И еще... Поистине так: «Язык поперед ума рыщет».

Отвага в замесе с демагогией

Богомолов сражался за роман. явно исповедуя: с волками жить – по-волчьи выть. Но я не могу по совокупности узнанного расценивать это цинизмом. То было проявление опыта настоящего боевого разведчика. Запомнились два в живых красках рассказа, как он загонял цензоров в угол.

«Чтобы заполучить разрешение на издание романа пресс-центра КГБ, я попросил одного работника ЦК партии позвонить в КГБ хотя бы с нейтральной просьбой: не тянуть. Пришел. Трое нас: начальник пресс-центра, какой-то полковник с блокнотом и я. Сели за стол. И вдруг начальник с деланой обидой: «Что же это вы, Владимир Осипыч, бегаете в ЦК с жалобами на нас?». И явно ждет, что я сконфужусь или «спужаюсь». Тут я прикинул: «Либо на кол сесть, либо рыбку съесть». Мелькнуло: как нейтрализовать? Да вот как: я вскочил и в ответную с такой тирадой наперевес: «Как вы смеете называть «бегать» мое обращение в мой любимый Центральный комитет всенародно любимой Коммунистической партии Советского Союза?!». Гляжу, а начальничек-то затрепетал и к полковнику чуть не со слезою на глазах: «Как же можно так извратить мое отношение к партии?». Подытожил: «Противник» был деморализован. Беседа – пусть и далеко не сразу – завершилась тем, что КГБ снял с себя ответственность за роман. Формальную. По отзыву. Теперь мне надо было начинать бодаться за роман с военной цензурой».

Это происходило, по словам писателя, так: «Он (генерал) за своим начальственным столом, я и приглашенный полковник – за приставным столиком. Только уселись – я ставлю свой кейс на столик. Начальник начал читать бумагу с перечнем надобности купюр; замечаний – глупые донельзя и, главное, по большей части не относятся к теме военных секретов... Так я передвинул кейс поближе к нему. Что-то вякнет мой визави – я кейс в его сторону. Смотрю, оба заелозили, переглянулись и умолкли. Сработал мой нахальный расчет. Они подумали, что в кейсе магнитофон. Начальник тогда мне: «Товарищ Богомолов, не положено ставить портфели на столик: он полированный...» Я ему: «Я, знаете ли, инвалид войны по черепному ранению, поэтому мне нужно для усвоения сказанного какой-нибудь для сосредоточения предмет перед глазами».

Начальник тут же полковнику: «Перерыв!» Я вышел, но дверь закрылась не плотно, услышал: «Перепечатать отзыв! Выбросить все, что не касается секретности».

Итак, военная цензура с вердиктом: нельзя публиковать документы с грифом «секретно» (вспоминайте: сколько в романе всяких реляций-донесений-распоряжений).

Богомолов рассказывал мне, похахатывая от удовлетворения, как цензор-генерал, не стесняясь гостя, грозно приказал найти виновника «утечки» документов особой секретности. А что на самом деле? Богомолов успокоительно улыбаясь запретителю, проговорил, что-де, никак нельзя запрещать роман по соображениям охраны «смершовской» тайны, ибо все в нем документы всего-то плод писательского воображения: подделка-имитация.

Замечу, однако: такое обстоятельство читателя-то никак не должно обескураживать. Постепенно я узнавал, что «плоды воображения» – результат не только военных воспоминаний, но и поиска сюжетов и фактов в архиве, встреч-бесед с ветеранами и внимательнейшего чтения того, что «проскакивало» в военных журналах. Отдадим должное и этой грани мастерства: придуманные документы читаются как подлинные и во всем сохраняют приметы военного времени. То-то же, «купился» даже главный военный цензор.

Запомнилось и такое. Он очень порадовался, когда я с Георгием Клодтом, знаменитым главным художником знаменитого тогда нашего ИХЛ предложил иллюстрировать «Момент истины». Впервые. Но не картинками, а фотографиями, однако из тех, что обеспечивают художественное видение войны. Получилось, что будто бы документальный роман удостоверен искусством обобщенного фотофакта.

Появление союзников

Кой-когда Богомолов с горькой самоиронией величал себя анахоретом. В общем-то не без оснований. Но в тяжкие минуты все-таки позволял окружать себя соратниками. Находились таковые даже в КГБ, в Министерстве обороны и среди издателей. Это они, узнавая о его мытарствах, набирались отваги помогать.

Он рассказывает мне (но ни одной фамилии!), что кто-то из офицеров военной цензуры, оценив рукопись, заблаговременно и тайком обеспечил его копией начальственного отзыва и этим дал возможность заранее готовить контрдоводы. То же самое произошло в КГБ. Так же смело подписывал по цензорову начальству письма в защиту романа заместитель главного редактора «Нового мира» Олег Смирнов, он, кстати сказать, из фронтовиков.

Но особое слово о самоотвержии молодогвардейского редактора Валентина Аксенова, увы, давно скончавшегося. В зрелом возрасте – уж за сорок; это к тому, что прошла пора лихачества. Напротив: очень дорожил работой у нас. Да и внешне не из «лихачей». Невелик росточком. Не словоохотлив. Скромен. С начальством зазря не общается. Прихрамывает – с протезами (я все не решался выспросить – откуда недуг). И вдруг от Богомолова признание: «Не будь вашего Аксенова – книга еще долго бы не пошла в печать». – «Как понимать?» – «Со временем узнаешь. А пока цени такого работника».

Поимев возможности общаться с работниками «Юности», Аксенов снабжал своего автора сведениями об отношении цензоров к роману уже на этой стадии. Богомолов узнавал о предстоящих претензиях – цензоры об этом не ведали. Писатель и редактор, имея дело с КГБ, побаивались прослушки, и тогда в ход пошла самодельная конспирация. Встречи – только на улице. Телефонные разговоры – только иносказаниями. Уж по выходе романа Владимир Осипович припомнил для меня одну из таких «шифровок», теперь уже подсмеиваясь над игрой в тайны: «Раздается звонок Валентина, и я выслушиваю чуть ли не под пьяную интонацию: «Приехали четыре ядреные телки... Групповуха! Жратвы понавезли и выпивки – целая авоська. Быть праздничку!». Я из всего этого бреда узнавал: пришла в «Юность» очередная критическая рецензия на четырех страницах: «ядреный» – это приказная; «корзина» – извещение, что требований купюр множество; «групповуха» – подписей под этим отзывом много, а «погужуемся» – предчувствие, что можно одолеть».

Нечасто писатели публично восхваляют своих редакторов. Богомолов посвятил своему редактору две главки записок «История публикации романа». Подытожу: история советской литературы и книгоиздания обогащена уникальной главой. Победил автор, не уступив в романе цензорам ни единой буковки.