«Всех погибших ребят поименно помню!»

Рассказывает доброволец, вернувшийся с переднего края
Игорь Моисеев

Уроженец ХМАО с позывным Колотуха только что вернулся из зоны спецоперации, где уже второй раз отработал на передовой добровольцем. Своими впечатлениями от увиденного он поделился с корреспондентом «СП»:

— Впервые я побывал в Донбассе осенью 2014 году, когда там «стало модно» убивать русских. Причем мирных — детей, женщин стариков. У меня от одной этой мысли все внутри закипало. И я поехал туда.

Отвоевал нормально. Понял, что ситуация затягивается, перерастает в долгое вялотекущее противостояние. Соскучился по детям, поехал домой.

Но в Донбассе много осталось близких по духу ребят. По духу и пониманию того, что там происходит на самом деле. В первый раз хотел попасть к Мотороле (Арсену Павлову — авт.), но не сложилось тогда. Попал в бригаду «Кальмиус», в подразделение реактивной артиллерии. Когда вернулся, все эти годы так или иначе отслеживал, что происходит в Донбассе. Регулярно общался с теми, кто остался на передовой. Потом еще отвоевал там в 2015 году.

А после февральских событий снова рванул туда. Что меня заставило поехать? Гибель командира, который заместил в «Спарте» погибшего Моторолу. Позывной у него был Воха. Он воевал в «Спарте». Воха прикрывал отход мирных жителей, но по ним отработали укропы. И Вохи не стало. Для меня это было последней каплей. Я уволился с работы — и поставил на кон все, всю свою предыдущую гражданскую жизнь. И рванул на Украину. Там вступил в батальон добровольцев «Барс-13». Мне доверили роту, но я занимался формированием всего батальона «Барс-13».

И в мае мы заходим под Изюм, в печально известный Шервудский лес, в район Сухой Каменки. Местные относились к нам хорошо. Мы их вообще не трогали. Даже подержанные машины у них покупали — чтоб легче было логистику между подразделениями обеспечить. Что характерно — они никогда не пытались обмануть. Это говорит об отношении. Все было честно. На рынках некоторые местные торгашки, правда, шипели вслед: «Скоро ваша Россия сыпанется, и рубль ваш тоже!» Но таких было немного. Мы на них даже внимания не обращали.

В середине сентября на Херсонском направлении меня хорошо зацепило. Я тогда служил уже в десанте, в 76-й псковской бригаде. У них всегда жарко было. Десантура всегда в центре событий. Ребята очень грамотные, воюют здорово. И меня эвакуировали сначала в Крым, в потом — в госпиталь в Моздоке.

Какие самые сильные впечатления? Гибель парней. Каждого из них помню. И помнить буду. До сих пор перед глазами стоят — как живые. Но об этом даже говорить трудно. Когда собираемся с друзьями — первая рюмка всегда за них.

Однажды, сидя ночью в опорнике, вижу, как в небо поднялся вертикальный столб огоньков, плотно примыкающих друг к другу. Прямо от земли до неба. И в небе они в стороны рассыпаются. Я удивился страшно. Смотрю в монитор — а это целый рой укроповских квадрокоптеров в небо поднялся. Мы тогда еще не понимали, насколько четко и конкретно они нас отслеживают. Это понимание пришло позже — с каждым новым раненым или погибшим бойцом. То есть пасли они нас, конечно, по-черному. Тебя видят, как на бумаге. И когда по тебе будет прилет — никто не знает. Поэтому маскировались конкретно. Маленький перекур — лопатка в руки, зарывайся в землю. Либо воюешь, либо отсыпаешься, либо копаешь. Такой вот цикл.

А по нашим соседям укропы еще и фосфор кидали регулярно. Так даже пиндосы вьетнамцев травить не додумались. А эти смогли. Представляешь, какая у них к нам ненависть? И главное — откуда? Это как же надо народ расчеловечить…

Интересная ситуация была в поселке Брусничном, на херсонском направлении. Мы там стояли в лесопосадках, и нас на несколько дней вывезли в Брусничный, на отдых. Иду по улице — к штабу. А слева от меня — сквер Победы. И там — могилы павших в 1941—1945 годах. Причем сквер очень хорошо ухожен. Сразу видно — за ним местные смотрят. А рядом со сквером сидят какие-то местные тетки, зверем на меня смотрят. «Что не так, красавицы?» — спрашиваю. Они начинают одну и ту же волынку тянуть: «Вот вы, русские, сюда пришли — нас завоевывать…»

«А как же так получается? — спрашиваю я их. — Наши деды вместе с вашими эту землю от немцев освобождали. А теперь ваши хлопцы нас атакуют вслед за немецкими танками? И в этих же танках и сидят? И по нам бьют?». Не нашлись они, что ответить. Вообще — я заметил — толкового разговора с ними не шибко получается. Пара-тройка наводящих вопросов — и глаза в сторону, на лице — обида. Обделались по полной, а признать это не в силах.

Помнится, в Шервудском лесу мы взяли в плен семь укропов. Я пришел со своего блокпоста, а они сидят у штабной палатки, в окопе. Наши ребята их охраняли. Я рядом присел, понаблюдал за ними минут пятнадцать. У всех — простые русские лица. Я им говорю: «Я вот сейчас на вас смотрю, а ненависти к вам не чувствую. Нет у меня к вам никакой ненависти. Не чужие вы нам. И как же так получилось, что вы нас, русских, можно сказать — братьев своих, на пиндосов променяли? И убивать начали по их указке?». Один начал юлить, хитрить, мозги мне в косички заплетать. Двое других, помоложе, честно признались: «Заблудились мы». Но все говорили одно и то же: если бы они не пошли воевать, их семьям была бы хана. Вот так их в оборот и взяли. Или ты умрешь, или вся твоя семья. Хороший выбор. Лихо их прикрутили. Стальными струбцинами.

Как оно будет идти дальше? Я вот что думаю. Пока мы этих фашистов не зачистим — причем под самый корень, ничего хорошего от них ждать не придется. Там пиндосы за эти годы вырастили целое поколение нацистов новой формации — каких-то неоязычников, сектантов, с непроходимым селюковским озверением и ненавистью к русским. Мозги у них промыты, конечно, по-черному. И понятия добра и зла в их сознании вверх ногами перевернуты. Они от Христа отказались, от корней своих, от веры своих предков.

Все их нацистские батальоны — это же фашисты 21-го века. И теперь все они заточены на войну с Россией, с русскими. Ни о чем другом эти перерожденцы думать уже не могут. И если оставить их в покое, они нас опять убивать начнут. Не успокоятся они, нет.

Поэтому нам надо всё это отребье под ноль вычищать. Это мое глубокое и искреннее убеждение. Другого пути у нас нет. И выбора — тоже.