Мушкетеры при чужом дворе

Гамбургский саммит G20 останется в истории мировой геополитики встречей Трампа и Путина, подробности которой едва ли не сразу обросли мифами, превратив мероприятие в шоу. Отчасти поэтому лично меня саммит заставил вспомнить события почти двухсотлетней давности, а именно Венский конгресс. Напомню, что в нем принимали участие представители 26 государств, но реально судьбу Европы вершили Россия, Австрия, Англия и Пруссия, а также благодаря гению Талейрана – Франция.

Если до гамбургского G20 зависимость западных стран от США можно было бы назвать полемическим преувеличением, то после саммита это констатация факта, ибо серьезный диалог вели только Путин, Трамп и Си Цзиньпин. Я бы добавил к ним Моди.

“ Американцы попросту вытеснили французов из Сенегала и Мали, из стратегически важного Джибути ”

На этом фоне как-то особенно грустно смотрелся внешне бравый Макрон, всеми силами пытавшийся убедить всех вокруг, а возможно, и самого себя, что Пятая республика по-прежнему великая держава. Однако после поражения на президентских выборах Марин Ле Пен угасла последняя надежда на подлинную внешнеполитическую независимость Франции, чего, правда, не хочет большинство ее граждан, видимо, уже напрочь лишенных инстинкта национального самосохранения. Парадокс в том, что номинально Франция остается в числе региональных держав, но коллапс воли ее политического руководства, неспособного и не желающего защитить соотечественников ни от террористических угроз – об этом неоднократно и убедительно говорил Евгений Сатановский, ни от все более откровенного диктата со стороны США, превращает Пятую Республику де-факто в несамостоятельную страну.

Надо сказать, что упадок Франции начался уже после наполеоновских войн, когда, как справедливо пишет Александр Дугин, она «по основным европейским геополитическим вопросам прочно встала на сторону Великобритании в оппозиции набирающей силы Германии». Иными словами, один из столпов теллурократии, в XVII–XVIII веках вершившая судьбы европейской политики Франция добровольно связала свою судьбу с чуждой ей талассократией – сначала Великобританией, потом США. Да, не все французы считают, что это разрушает их суверенитет. Скажем, основатель национальной школы геополитики Поль Видаль де ла Бланш полагал, что противоречия между, условно говоря, морем и континентом преодолимы, и в качестве примера приводил Антанту. Действительно, в идеале она являла собой союз равноправных держав. Но на практике «Боливар не может выдержать двоих», поэтому сначала империи Наполеона III, а потом и Третьей республике было априори уготовано в тандеме с Великобританией подчиненное положение, как, собственно, и России, опрометчиво втиснувшейся в недружественные объятия «Сердечного согласия».

Наполеон III. Портрет работы
Ф. К. Винтерхальтера. 1855 год

Интересно и верно об этом писал Бжезинский: «Британская империя (в XIX веке. – И. Х.) не могла в одиночку доминировать в Европе. Вместо этого Британия полагалась на хитроумную дипломатию равновесия сил и в конечно счете на англо-французское согласие для того, чтобы помешать континентальному господству России или Германии». Иными словами, Лондон уготовал Парижу роль противовеса экспансионистским устремлениям Российской и Германской империй, а в том, что создание последней только дело времени, в середине позапрошлого столетия в Форин-офисе прекрасно отдавали себе отчет. И вскоре Наполеон III начинает играть в чуждые национальным интересам игры, ввязавшись в Крымскую войну. Ее преддверие стало первым шагом Франции на пути к потере самостоятельности в области внешней политики, поскольку племянник Бонапарта не решился бы выступить против России без Великобритании. Причем если у Лондона и Петербурга существовали серьезные противоречия относительно раздела сфер влияния в деградирующей Османской империи, то для войны между Россией и Францией абсолютно никакого повода не было. И по сути гибелью своих бойцов Наполеон III защищал британские геополитические интересы, как отстаивала их Россия ценой крови своих солдат в Первую мировую, когда у нее и у Германии отсутствовал реальный повод сражаться друг с другом. При этом на декларативном уровне Наполеон III стремился превратить свою страну в ведущую европейскую державу и, как подчеркивал Вадим Цымбурский, «российские авторы (XIX столетия. – И. Х.) не без оснований подозревали этого императора в попытках воскресить политику Людовика XV, используя германские государства как стражей против России».

Что ж, Наполеон III не был провидцем и не предполагал, чем обернутся для его родины цепкие объятия талассократии – сначала британской, а потом и американской; не понимал, что альтернативой этому неравноправному союзу может служить только альянс со строящейся тогда Германией и Россией. Это позволило бы избежать и Первой мировой, и принесшей столько бед миру гегемонии Соединенных Штатов. Думается, гипотетический союз трех императоров – российского, германского и французского явился бы гарантом мира и стабильности. Разумеется, к ним присоединилась бы на правах «младшей сестры» Австро-Венгрия, а Великобритании пришлось бы потесниться и пожертвовать частью колоний в пользу немцев. Иного выхода у нее просто не было бы. Но история не терпит сослагательного наклонения. Наполеон III упустил свой шанс; печальный для самого этого человека и для его империи, да и для мира в целом, итог хорошо известен. О падении Франции с олимпа великих держав я уже писал («Последний из паладинов»), теперь хотелось бы вкратце поговорить об американо-французских взаимоотношениях в ушедшем столетии, затронув и век наступивший.

Суэцкий провал

После Второй мировой на территории Франции остались американские войска, а для штаб-квартиры НАТО распахнул свои двери парижский замок дэ Чаилот. Уже тогда, во времена Четвертой республики, стал утрачиваться восстановленный после Первой мировой суверенитет в области внешней политики, примером чему служит согласие в 1947 году председателя Совмина Поля Рамадье на требование американцев и британцев вывести из состава правительства коммунистов, партия которых пользовалась популярностью во Франции. Тогда же де Голль создал Объединение народа – политическое движение, призванное бороться против слабого и проамериканского правительства.

Фото: bastion-karpenko.ru

Но более важные уступки Елисейский дворец сделал в начале 50-х. Французы выступали против, точнее, скажем так: выражали серьезное опасение относительно интегрирования послевоенной Германии в структуры НАТО и, мягко говоря, прохладно относились к перспективам ее перевооружения. Однако Париж не смог воспрепятствовать вступлению ФРГ в Североатлантический альянс, единственно сумев настоять, как пишет Киссинджер, «чтобы британские войска на постоянной основе были размещены на германской земле». Получалась интересная картина: если Вашингтон и Лондон серьезно опасались Советского Союза, то Париж – возрождения сильной в военном отношении Германии, вследствие чего и ставил собственный суверенитет в зависимость от иностранных войск.

В 1957 году Четвертая республика приняла участие в агрессии Великобритании и Израиля против Египта – операция «Мушкетер». И снова французская кровь лилась во имя чуждых ей геостратегических интересов, ибо национализацией Суэца Каир выступил прежде всего против военных и экономических позиций Британии в бассейне Нила, заставив Лондон эвакуировать из зоны канала свои военные базы. Не добившийся успеха в борьбе за Алжир, потерпевший тяжелое поражение в Индокитае, Париж не имел ровным счетом никакого повода ввязываться еще и в эту войну, тем более заняв в ней подчиненное положение: главнокомандующим был назначен английский генерал-лейтенант Чарльз Кейтли, а французский вице-адмирал Поль Бурже довольствовался ролью заместителя. Как известно, благодаря твердой позиции Советского Союза и оказанной им Стране пирамид военно-технической помощи («Борьба за Суэц по официальным каналам») агрессия провалилась, к тому же она, по словам Киссинджера, «была из рук вон плохо продумана и по любительски осуществлена».

Не секрет, что Вашингтон не поддержал англо-французское вторжение, поскольку, как справедливо пишет Александр Храмчихин, «давно решил, что колониальные империи Англии и Франции необходимо полностью демонтировать». Белый дом, на фоне агрессивной риторики Хрущева, дал понять стратегам в Париже и Лондоне, что не окажет им военную поддержку, что и вынудило прекратить агрессию. По поводу демонтажа европейских империй: не нужно понимать эти слова как полемическое преувеличение. Специалист по истории Франции Петр Черкасов писал о войне последней в Индокитае и о взаимоотношениях в данном регионе с США: американцы стремились вытеснить ее оттуда, дабы установить свой контроль, что им и удалось после 1954 года. Хотя, как известно, на декларативном уровне Вашингтон поддерживал Париж.

Еще пару слов о Суэцком кризисе. Подобно американцам курс на демонтаж колониальных империй взял и Советский Союз, отдававший себе отчет в том, что его «первая продажа оружия в арабскую страну – цитирую Киссинджера – подольет масла в огонь арабского национализма… К тому времени, как рассеется дым, Суэцкий кризис лишит как Великобританию, так и Францию статуса великой державы».

Партнер для игры в кошки-мышки

После прихода к власти де Голля ситуация в отношениях со Штатами кардинальным образом изменилась – генерал выдворил из страны американские войска и взял курс на создание собственных ядерных сил, что вызвало неудовольствие Вашингтона, всячески препятствовавшего Парижу, ибо американцы, по словам аналитика Сергея Линника, «опасались усиления политической и военно-экономической независимости Франции и появления потенциального геополитического соперника». Добавлю, что это опасение в значительной степени определяло характер франко-американских отношений во второй половине XX века. И в Белом доме не только выражали неудовольствие, но и вставляли Елисейскому дворцу палки в колеса. Запретили экспорт во Францию суперкомпьютера CDC 6600, который та планировала использовать при разработках термоядерного оружия. Компьютер удалось-таки ввезти, использовав для этого подставную коммерческую фирму. Да и Бжезинский не отрицал тайной помощи американцев ядерной программе Парижа, но, вероятно, здесь сотрудничество носило сугубо неофициальный коммерческий характер. Называя причину создания де Голлем ядерных сил, Неистовый Збиг отметил: «В представлении Франции британские средства ядерного устрашения были просто продолжением американских».

Слишком самостоятельная политика де Голля, его попытка построить независимую от заокеанского диктата Европу вызвала противодействие Белого дома. И его роль в событиях 1968 года – отдельная, до сих пор не вполне исследованная тема. Другое дело, что идея сильной Европы, часть которой оккупирована американцами, сама по себе утопична. Тем не менее геополитических взглядов де Голля придерживался его преемник Жорж Помпиду. Крупнейший специалист в области внешней политики Пятой республики в период правления этого президента, к слову, также сильной и харизматичной личности, Евгений Осипов писал: «Голлистская внешняя политика не имела альтернативы и являлась (при Помпиду. – И. Х.) единственно возможной для Франции».

Неудивительно, что он был частым гостем в Москве и даже удостоился упоминания в одной из знаменитых песен Высоцкого. Преемник де Голля выступал за расширение ЕЭС и включение в него Великобритании, вероятно, надеясь, что Лондон впервые за сто лет займет подчиненное положение в иерархии ведущих стран Старого Света, где Пятая республика претендовала на роль лидера. Что касается отношений с США, то свой первый визит Помпиду совершил именно за океан, заверив Никсона в приверженности Североатлантическому альянсу. Да, американцы признали независимость внешней политики Франции, но на Капитолийском холме умели мыслить на десятилетия вперед и, не сомневаюсь, прекрасно отдавали себе отчет в том, что Помпиду не вечен и рано или поздно позиции Франции в мире, в частности к северу от Экваториальной Африки, будут ослаблены, несмотря на временные тактические неудачи Вашингтона во взаимоотношениях с Парижем. Тем не менее Пятой Республике на исходе XX столетия везло на сильных политиков, способных выстраивать с заокеанским соседом равноправные отношения: как и их выдающиеся предшественники в лице де Голля и Помпиду, они также делали ставку на создание сильной Европы. Я имею в виду Миттерана и в меньшей степени Ширака. Все названные президенты были выразителями идей Деманжона, о чем свидетельствовал и уже на раз помянутый Бжезинский: «Французский политический географ Поль Деманжон (Неистовый Збиг перепутал имя, геополитика звали Альберт. – И. Х.), как и прочие французские геополитики, еще перед Второй мировой войной выступал за более тесное единение европейских государств». Автор «Великой шахматной доски» признавал, что на исходе XX столетия «Франция имеет собственную геостратегическую концепцию Европы, такую, которая в некоторых существенных моментах отличается от концепции Соединенных Штатов, и она склонна участвовать в тактических маневрах, направленных на то, чтобы заставить Россию проявить себя с невыгодной стороны перед Америкой, а Великобританию – перед Германией, даже полагаясь при этом на франко-германский альянс, чтобы компенсировать собственную относительную слабость». И далее: «Франция не только стремится к центральной политической роли в объединяющейся Европе, но рассматривает себя как ядро средиземноморско-североафриканской группы стран, имеющей единые интересы».

По поводу расположенной к северу от экватора западноафриканской группы стран, традиционно до недавнего времени входившей в сферу влияния Франции, я скажу чуть ниже, а пока обращу внимание читателей на то, что Бжезинский написал свою книгу в 1997-м. Тогда во главе Пятой республики стоял Ширак, декларировавший возвращение к политике голлизма и старавшийся на международной арене несколько дистанцироваться от Вашингтона. Это дало основания Бжезинскому охарактеризовать Францию, равно как и Германию, ключевыми и динамичными геостратегическими лицами. С ним по сути соглашался Хантингтон, видевший в названных странах стержневые государства Евросоюза. Вероятно, стремление к сильной Европе со стороны Ширака стало противовесом претензий США на неограниченное господство в мире. Россия тогда казалась истеблишменту на Западе слишком слабой и утратившей статус мировой державы, а Китай еще не декларировал возрождение Великого шелкового пути и не приступил к строительству военно-морской базы в Восточной Африке.

Однако иллюзии по поводу того, кто в доме хозяин, рассеялись в 1999 году, когда Франция приняла участие в американской агрессии против Югославии. Иными словами, в который уже раз Париж ввязался в чуждые его интересам геополитические игры, хотя внутренняя политика Пятой республики была тогда еще не столь самоубийственна – достаточно вспомнить, что Ширак настаивал на необходимости остановить иммиграцию. Да и не только он: например, Хантингтон писал: «Министр иностранных дел Шарль Паскуа призывал в 1993 году к нулевой иммиграции, а Франсуа Миттеран, Эдит Крессон, Валери Жискар дЭстен и другие политики-центристы также перешли на антииммиграционные позиции».

Даже после югославской авантюры Ширак продолжал демонстрировать некую фронду по отношению к США, не поддержав, в частности, американскую агрессию против Ирака в 2003-м. Но это была именно фронда, быть может, обусловленная иллюзиями, суть которых сформулировал советник Ширака, известный французский историк Эммануэль Тодд, написавший в 2002 году: «Америка обнаруживает, что не может больше обойтись без остального мира». Да кто с этим спорит, другое дело, что остальной мир нужен Соединенным Штатам для реализации их геополитических амбиций и с «союзниками» Белый дом готов считаться только на словах. В отношении Франции это было со всей очевидностью продемонстрировано в Мали.

Разумеется, на декларативном уровне Вашингтон не отказывает Франции в статусе великой державы, но даже здесь, как опять же справедливо заметил Бжезинский, «отдает явное предпочтение скорее германскому, чем французскому лидерству в Европе». Все это не более чем игра кошки с мышками, ибо о каком подлинном лидерстве занятой, вновь повторю, американскими войсками Германии может идти речь. Да и в самом Берлине, писал политолог, «согласились бы с ведущей ролью Франции в объединенной, но независимой (от Америки) Европе, но только в том случае, если бы она (Германия. – И. Х.) чувствовала, что Франция на самом деле является мировой державой… Однако Германия знает реальные пределы французской мощи… ее военная машина (как показала война в Персидском заливе 1991 года) не отличается высокой компетентностью. Она вполне годится для подавления переворотов в африканских государствах-сателлитах, но неспособна ни защитить Европу, ни распространить свое влияния далеко на пределы Европы». Добавлю, что операция «Серваль» продемонстрировала неспособность Франции справиться с иррегулярными частями, не имеющими боевой авиации и тяжелого вооружения, без помощи союзников по НАТО.

Теперь по поводу африканских государств. Если при Шираке американцы как-никак еще считались с Францией, то при его преемниках де факто расставили все точки над i во взаимоотношениях, ибо традиционно опекаемая Пятой республикой Западная Африка стала зоной геополитических интересов США. Вопрос раздела сфер влияния в этом регионе даже не ставился, французов попросту вытеснили из Сенегала и Мали, а также из стратегически важного Джибути. Американские войска разместились в бывших французских казармах еще до того, как там появились китайцы – новый серьезный игрок в регионе.

Еще раз отмечу: сближение с США неизбежно ставило Францию в зависимое положение, что прекрасно понимал и пытался предотвратить де Голль, хотя вряд ли предвидел нечто подобное позорной для его родины истории с «Мистралями». В свою очередь союз с СССР, основанный на общности геополитических интересов, сущность которых сформулировал еще Хаусхофер, гарантировал Пятой республике и достойное место в европейской политике, и равноправные отношения с ведущей континентальной державой. Приход к власти Марин Ле Пен мог реанимировать эту идею уже в отношении России, но увы…