Защита от конца света

Возвращение Крыма, попытка жителей Донбасса воссоединиться с Россией, действия ВКС РФ в Сирии породили дискуссии о допустимых границах возрождения Русского мира. Предлагаю поговорить о развитии идей, ставших его фундаментом. Краткий экскурс в прошлое поможет понять настоящее.

Думается, вывод, что восстановление Русского мира есть возрождение империи – не на формально-правовом, а на метафизическом уровне, никто не отрицает. Это процесс неизбежный, ибо в его основе лежит имперское самосознание народа, по сути тождественное мессианскому, о чем писал еще Иван Ильин: «Нам дано было огромное обилие пространств и племен, несвязанных, несопринадлежащих, тянущих врозь, посягающих и распадающихся, и трудные, суровые условия жизни и борьбы. Мы должны были создать в этих условиях, из этого обилия, в три-четыре века единое великое государство и единую великую духовную культуру».

Родом из Орды

Мессианские идеи в нашей стране стали формулироваться в XV–XVI веках, в период будораживших общество эсхатологических ожиданий, давших начало концепциям: «Москва – новый Иерусалим» и «Москва – Третий Рим». Уже в этих идеологемах выражен особый путь России. Хотя еще в Киевской Руси ее иное, отличное от прочих стран предназначение интуитивно ощущалось в образованной церковной элите, о чем свидетельствует прежде всего Повесть временных лет преподобного Нестора.

“ Опровергая страхи, пришедшие к нам с Запада, Филофей подчеркивает: «Свершилось главное изменение: к Руси перешла функция неразрушимого христианского царства. ”

Но не только его труд важен для понимания судеб страны. Процитирую одного из крупнейших специалистов по отечественному Средневековью Игоря Данилевского: «Особое место в древнерусской книжности занимали произведения Иосифа Флавия («История Иудейской войны» и «Иудейские древности»)». Они «обладали на Руси высоким авторитетом и по своему значению ставились едва ли не вровень с книгами Священного Писания». Сам интерес к судьбе еврейского народа в его противостоянии Римской империи – первый был носителем мессианской идеи, второй исповедовал универсализм Pax Romana – подтверждает предположение о явном ощущении некого особого пути молодой Русской державы. Данилевский, сопоставляя Третью Книгу царств, где повествуется о строительстве Иерусалимского храма, и рассказ Нестора о возведении церкви Успения Богородицы – Десятинной, приходит к выводу: тексты фактически совпадают. Это неудивительно, ибо летописца интересовали не перипетии княжеских взаимоотношений, а именно со-бытие как таковое, то есть нечто в русской жизни, имеющее аналогии в прошлом. Он черпал их из Священной истории, прямое продолжение которой видел в своей Повести.

Еще одно ее назначение сформулировано филологом Александром Ужанковым: «Если окинуть общим взором все летописные своды XIV–XV веков (начальной частью которых выступает Повесть временных лет), то становится заметным особое внимание летописцев к различным небесным знамениям – затмениям солнца и луны, «кровавым» звездам и кометам и природным катаклизмам – землетрясениям, засухам, наводнениям и прочим. В грядущих же вослед знамениям событиях летописцы угадывали Провиденье Господне и пытались объяснить его смысл. В этой цепи я бы хотел особо выделить осуждение «неправды» в людях – Божий суд, а уж потом – наказание: голод, мор, нашествие врагов».

Коллаж Андрея Седых

Поворотным моментом в судьбах нашего Отечества стало вторжение армии Бату. Ханом он, к слову, никогда не был, ибо правителем Монгольской империи тогда являлся сын Чингисхана Угэдей. Для нас здесь интересен универсальный характер Монгольской державы. Недаром современные историки, как в России, так и на Западе, говорят о феномене Pax Mongolica.

Это было не огромное стойбище кочевников, а именно мировая империя, каких еще не знала история, представлявшая собой попытку объединить народы всего Евразийского континента. Только вынести это бремя на своих плечах монголы не смогли.

Суть универсальной направленности державы Чингисхана уже в XX столетии выразил Петр Савицкий, один из основателей евразийства, в концепции Срединного государства. Оно призвано было представлять собой цивилизационное образование, в пространстве которого должен воплотиться синтез и мировой культуры, и мировой истории.

На короткое время Русь стала частью Срединного государства – наши князья, дружинники, ремесленники и священники впервые получили фактическую возможность беспрепятственного перемещения по огромному евразийскому пространству. Отдаю себе отчет, что последняя фраза может вызвать критику: путешествия были, но вынужденные, ибо те же воины обязаны, помимо своей воли, участвовать в завоевательных походах монголов.

Все это так. Но все же чувство сопричастности к мировой империи наши предки, будучи подданными сильнейшего в мире хана, не могли не испытывать. Характерные факты приводятся в фундаментальном труде Георгия Вернадского: «В 1330 году было организовано подразделение русской гвардии в Пекине, ставшее, очевидно, важной опорой императорского режима Китая в это время. Лучшие русские ремесленники были призваны на службу хана, множество их работали в Золотой Орде и в Монголии. Характерно, что трон и императорская печать хана Гуюка были изготовлены русским ремесленником… Следует вспомнить, что русские, поселенные близ Пекина в 1330 году, должны были поставлять дичь и рыбу к императорскому столу».

Но какими глазами русские летописцы смотрели на завоевателей? Первоначально, по словам Ужанкова, они увидели в монголах «нечестивое библейское племя Гога и Магога, заточенное царем Гедеоном в недоступных горах и пробившееся попустительством Божиим на свободу перед концом света».

Монахи-книжники в тот период редко выходили за ворота своих обителей, о путешествиях по просторам Монгольской державы и говорить не приходится. Они видели в воинах Бату именно всадников апокалипсиса.

Однако земная история не завершилась. В этой ситуации ожидания конца света не сошли на нет, но подтолкнули русских книжников «к более точным математическим расчетам (связанным с завершением земной истории – И.Х.). Господь сотворил видимый мир за шесть дней, седьмым был день отдыха – Воскресение. Седмица воспринималась как символ. Если день символизирует тысячелетие, то, стало быть, мир простоит семь тысячелетий от своего сотворения или до 1492 года (7000 – 5508=1492) от Рождества Христова. До этого срока были рассчитаны пасхалии», пишет Ужанков.

В общем-то, о названной дате на Руси знали и раньше: и 7000 год от сотворения мира как конец света был рассчитан еще современниками преподобного Нестора. Как отмечает Данилевский: «В названии Повести временных лет речь идет не только о прошедших и преходящих годах, но и о конечной цели повествования, которое, как становится ясно, должно было быть доведено до… последнего дня мира сего (временного)».

Потоп не главное

Какое это имеет отношение к становлению Русского мира? Прямое. В предчувствии апокалипсиса целые боярские семьи принимали иноческий постриг и жертвовали свои состояния монастырям. Хорошо известна бытовавшая на Руси практика принятия великими князьями и не только ими схимы накануне смерти. Множество крестьян уходили в глухие леса, создавая то, что потом культурологи и религиоведы назовут Северной Фиваидой. Все это следствие колоссального духовного напряжения, обусловленного вдобавок различными катаклизмами – эпидемиями, неурожаями, воспринимавшимися сквозь призму эсхатологических ожиданий.

В XV веке произошло еще одно событие, окрашенное для современников в апокалиптические тона: падение Второго Рима – Константинополя под ударами «безбожных агарян». Это подвигло русских книжников к новому осмыслению исторического предназначения Руси, оставшейся единственной независимой православной державой. Тем более что в 1492 году Второго Пришествия Христа не случилось. Надо было жить дальше. На смену универсализму, воплощенному в мультикультурном пространстве сначала Монгольской империи, а потом Золотой Орды (к слову, степень ее исламизации в XIV веке, как доказывает историк Александр Юрченко, сильно преувеличена), пришел изоляционизм. А вместе с ним явилось понимание того, что мы отныне не часть, а единственный центр истинного христианства, метафизическое пространство, не порабощенное иноверием.

Подобные настроения формирующегося Русского мира нашли выражение в 1523–1524 годах, когда игумен Спасо-Елиазарова монастыря Филофей обратился к дьяку Мисюрю Мунехину, представителю Василия III в только что присоединенном к Московской державе Пскове, с посланием. По словам ведущего отечественного специалиста по концепции «Москва – Третий Рим» Нины Синицыной, непосредственным поводом к написанию послания стали распространявшиеся тогда астрологические предсказания о якобы предстоящем в 1524 году новом всемирном потопе… Опровергая подобные страхи, пришедшие к нам, кстати, с Запада, Филофей подчеркивает: «Свершилось главное «изменение»: к Руси перешла функция неразрушимого христианского Ромейского (Римского) царства. Царства, которое возникло в эпоху Августа, во времена земной жизни Спасителя, и потому новых глобальных перемен не будет».

В этой идеологеме мы соприкасаемся с ощущением особенного, сакрального характера бытия России и что не менее важно – противопоставлением ее остальным цивилизациям, в глазах наших соотечественников – «нечистым».

Таким образом, Русский мир начиная с эпохи преподобного Нестора и вплоть до XVIII века складывался под сильнейшим психологическим прессом эсхатологических ожиданий и самоощущения особого места России в земной истории. Все это обернулось надрывом, опричный террор Грозного носил ярко выраженный апокалиптический характер («С чем боролись «ангелы смерти»»), и трагедией раскола с его самоизуверством, уходом в глухие леса наиболее пассионарной, по терминологии Льва Гумилева, части населения.

Ключи судьбы

Существенный переворот в ментальных установках народа произошел в петербургский период русской истории. Как известно, изоляционистская идеология трансформировалась в собственно имперскую при Петре, то есть на уровне образованной элиты Запад да и весь нехристианский мир в целом перестал воcприниматься как «нечистый». Более того, по словам историка и филолога Бориса Успенского, с воцарением Петра все предшествующее объявлялось как бы несуществующим или по крайней мере не имеющим исторического бытия, временем невежества и хаоса.

Процесс подобной трансформации ментальных установок образованного дворянского сословия и высшей церковной иерархии был естественным, ибо история подобна маятнику. Высочайшее религиозное напряжение всегда сменяется духовным охлаждением и переориентацией социума с небесного на земное.

При этом согласно Успенскому «официальный титул императора в сочетании с наименованиями «отец отечества» и «великий» (все три были приняты Петром одновременно – в 1721 году) отчетливо указывал на римскую традицию и одновременно свидетельствовал о разрыве с русскими титулами».

Петербург отныне мыслился не просто как антипод Московской Руси, а как в определенном смысле продолжение новгородской традиции с ее сохранением православной самоидентификации, но активным участием в перипетиях военно-политической жизни Старого Света. Напомню, что покровителем обоих городов был благоверный Александр Невский, а завоевание Прибалтики трактовалось как возвращение земель, некогда входивших в состав Новгородчины.

С другой стороны, если Москва воспринималась как Рим Третий, то в новой столице Петр видел Рим Второй, равно как сам Петербург мыслился в сознании и Петра, и окружавшей его элиты «вечным городом». Не случайно герб новой столицы – перекрещенные якоря – схож с ватиканским. Только во втором случае вместо якорей изображены ключи. В этой связи интересно объяснение Успенского: «Якорь метонимически обозначает флот – помещенный на место ключей апостола Петра, он знаменует то, чем Петр (император, а не апостол) намерен отворить дверь своего «парадиза». Симптоматично, что Александр Меншиков в письме Петру от 10 декабря 1709 года называет Петербург «святой землей».

С тех пор идея служения не непосредственно царю, как было прежде, а именно империи стала доминантой ментальных установок отечественного дворянства, а позже, в XIX веке – частью миропонимания всей образованной России. Реформы Петра явились также неким водоразделом в жизни Русского мира. Даже скорее пропастью, ибо появилось, условно говоря, две России: образованная дворянская и крестьянская. Очень быстро эти полумиры утратили понимание друг друга, что ярко высветилось в кровавом хаосе Гражданской войны. В сущности белое офицерство в значительной своей массе не выступало за реставрацию монархии, но сражалось за возрождение созданной Петром империи. А крестьянство оставалось ко всему этому равнодушным – отмена крепостного права с последующим оттоком значительной части общинников в город на заработки существенным образом трансформировала ментальные установки крестьянства в сторону оскудения религиозного чувства и как следствие нивелирования ценности монархической идеи. Это и предопределило поражение Белого движения.

Надо сказать, уже в XIX столетии лучшие умы России понимали опасность этого разрыва Русского мира и пытались его преодолеть как на государственном уровне (уваровская триада Православие-Самодержавие-Народность), так и общественном (славянолюбы). Заслуга Константина Леонтьева – повышенный интерес к Византии, величайшему историко-культурному феномену.

Не склонен идеализировать Второй Рим и согласен со многими оценками, в целом негативными, данными византинизму Владимиром Соловьевым. Но в то же время отрицать огромную метафизическую значимость для судеб России цивилизации, едва ли не правопреемницей которой мы стали и из рук которой получили православие, нерв Русского мира, бессмысленно. Собственно, об этом и писал Леонтьев, сумевший, по словам историка Александра Боханова, «разглядеть то, что другие исследователи и мыслители не видели и чему не придавали значения: доминантную духовную роль Византии в контексте русской истории. Смысл и истоки русского христианского имперского воплощения он узрел как раз в той погибшей Империи, наследие которой оказалось слишком универсально значимым, чтобы погибнуть с последним василевсом в 1453 году».

Тема византинизма актуальна в наши дни в связи с событиями на Ближнем Востоке. Ибо многие выдающиеся императоры Второго Рима ощущали себя носителями, как справедливо пишет Боханов, «вселенского задания». Следует ли пониманию этой мессианской задачи современная власть? Хочется верить, что да. И как в «темные века» Второй Рим защищал христианскую цивилизацию от варваров, так на современном этапе Русский мир противостоит новым варварам на Ближнем Востоке, ясно понимая, что если их не остановить в регионе сегодня, то завтра он придут со своими представлениями о жизни в каждый дом уже здесь, в России.

Источник: http://vpk-news.ru