Предел прочности

Рассказов о главных конструкторах и глобальных победах много, куда меньше информации о тех, чьими руками и талантом невероятные идеи воплощались в металл. Собеседник «ВПК» – Марина Демерцева, специалист по расчетам прочности, работавшая в днепропетровском КБ «Южное» с первых дней его существования. Орден Ленина, два «Знака Почета», 30 лет стажа на одном из самых секретных предприятий СССР.

– Марина Федоровна, как вы вообще оказались в Днепропетровске?

– После окончания МАИ в 1948 году я работала в НИИ-88 в Подлипках. Тогда этот созданный сразу после войны институт занимался всеми направлениями реактивного оружия. С конца войны сотни наших инженеров работали на территории Германии, собирая всю возможную информацию о немецких реактивных разработках. Королев вел тематику баллистических ракет, исследуя и развивая наработки по немецкой «Фау-2», я же работала у Евгения Синильщикова, и нашей специализацией были зенитные и крылатые ракеты, немецкие «Вассерфаль» и «Шметтерлинг».

Сотрудники ОКБ-586 на праздничной демонстрации. Вторая слева – Марина Демерцева, в центре – Василий Будник

Однако в 1950 году все подразделение Синильщикова было переведено в Химки, в конструкторское бюро С. Лавочкина. А меня оставили у Королева – приходили из институтов молодые инженеры, но у них не было ни специализации, ни опыта. А я к тому времени, имея в НИИ-88 стаж два года, считалась неплохим и опытным прочнистом. И меня пригласили в сектор прочности, который возглавлял Сергей Охапкин.

Полгода я проработала у Королева, и однажды в сектор, это было в июне, кажется, зашла одна женщина увольняться. Выяснилось, что их с мужем переводят на новое место работы – в Днепропетровск, обещают там обеспечить жильем. Более того, она уже там побывала и взахлеб рассказывала, какую увидела красоту: Днепр широченный, акации в цвету! А я сама из Узбекистана, эту белую акацию мы в детстве ели горстями... Ну и квартира. В Москве нам с мужем ничего не светило, оставались бы в общежитии. Гена был старше меня, но еще учился в МАИ, успев повоевать на истребителе, получив инвалидность и вновь поднявшись в небо с протезом ноги.

Я к Охапкину – так и так, хочу поехать. Он отвечает, что рад бы меня у себя оставить, но понимает, что в ближайшее время жилья предложить не сможет. И сам позвонил Василию Буднику, формировавшему группу в нашем НИИ, чтобы меня включили в список. Так я и попала в Днепропетровск, последней из первого списка конструкторов, направленных на создаваемое серийное производство нового вида оружия – ракеты Р-1. Немного раньше к новому месту работы отправилась группа двигателистов, набранная главным образом в КБ-456 Валентина Глушко.

– «Переселение народов» чем вам запомнилось?

– Мы выехали из Подлипок 5 августа 1951 года на маленьком автобусе – Василий Сергеевич Будник, наша группа из 13 человек и представитель первого отдела – секретчик. Ехали два дня с ночевкой в Орле. Вначале поселились в гостинице, но буквально в первые дни Будник отвез нас к уже построенному дому на улице Философской, 36/38, показал квартиры. Некоторое время мы ждали, пока закончат отделку, а потом заселились. Специально для привоза вещей из Подлипок Василий Будник заказал два вагона, отправил туда людей, чтобы все собрали и погрузили. Сейчас это смешно, но тогда в этих вагонах привезли и корни саксаула – великолепное топливо для кухонных печей, газа в доме еще не было...

Будник ехал в Днепропетровск на должность главного конструктора СКБ завода 586. Автозавод, на базе которого разворачивалось серийное производство, начали строить еще в 1944 году и к моменту перепрофилирования уже успел выпустить несколько опытных машин. Соответственно какие-то цехи были, но для серийного производства ракет нужно было построить еще многое. Потому точно так же, как при эвакуации заводов в 1941 году, разработка и производство велись параллельно со строительством корпусов. До сих пор помню присказку: «Нет больше грязи, чем на ДАЗе».

Приехав впервые на будущее место работы, мы увидели стройплощадку, вместо проходных – дощатые будочки с вахтерами. Разместилось наше КБ в бытовках – своеобразной трехэтажной постройке, образующей одну из стен цеха. Вначале обжили один этаж, потом с прибытием новых сотрудников занимали все новые помещения. Нас оформили уже 7 августа, взяли подписку о неразглашении, выдали пропуска. Первое совещание прошло в кабинете главного инженера автозавода.

К нам перешла часть сотрудников заводского автомобильного КБ, большинство рабочих тоже оказались «автомобилистами». Надо сказать, специалистами они были превосходными, потому если и возникали проблемы при освоении абсолютно новых для них изделий, все решалось быстро и спокойно. Цех, где собирались двигатели, был построен, а вот баки вначале изготавливались по сути на улице – ни крыши, ни стен.

– То есть времени на раскачку не дали?

– Задача перед КБ и заводом стояла конкретная: уже к январю первое изделие в металле должно быть готово к испытаниям. Слово «ракета» нам не то что вслух, даже мысленно произносить не разрешалось.

Тогда как-то не задумывались, но сейчас понятно, что Василий Будник при создании серийного КБ держал в уме, что настанет время и собственных разработок. Мы были не просто наемными работниками – он делал все, чтобы мы поскорее почувствовали себя единым коллективом, командой. На это работало и то, что мы жили в одном доме, досуг проводили вместе плюс Василий Сергеевич старался организовать совместные выезды: арендовался катер и мы всем колхозом в воскресенье отправлялись на какой-нибудь из днепровских островов или автобусом ехали на экскурсию – смотреть Днепрогэс и Хортицу.

Первопроходцами мы были недолго – начали прибывать и молодые специалисты из разных вузов Москвы, Ленинграда, Саратова, Казани...

– Что заставляло людей работать с таким напряжением? Говорят, Королев был крут. А остальные?

– С Королевым я была знакома еще по Подлипкам, но и тогда для всех нас это была величина. Общения на короткой ноге у него с рядовыми сотрудниками не наблюдалось. Считается, что все его боялись, и наверное, в этом есть доля правды. Хотя по сути это был не страх. Мы же все дети своего времени и понимали: этот человек отвечает за все, он волен росчерком пера решить судьбу любого из нас и при этом его судьба полностью зависит от того, как сработаем мы. Это и есть дисциплина. Да, строгая. Но осмысленная, и мы принимали ее без каких-либо сомнений.

Приходишь каждое утро в первый отдел получать свой портфель с документами – у нас на столах на ночь ничего не оставалось – и должен как можно раньше приступить к работе. График был очень жесткий, просто выйти из комнаты и пройтись по своим делам немыслимо. На проходную вовремя – само собой, так еще и табельщица в КБ, внутренний учет. А тогда и часы-то не у всех были, роскошью считались. А табельщицы, как на подбор, вредные: малейшее опоздание фиксировалось и тут же передавалось в кадры. Но мы принимали это как норму, на жизнь не жаловались.

– Серийное КБ вовсе не было пределом мечтаний Будника, насколько я знаю…

– Едва работа над первым серийным изделием перешла в штатный режим, когда не требовалось постоянное вмешательство конструкторов и технологов, Василий Сергеевич начал нас нагружать созданием собственных разработок. Он был сторонником ракет, позволяющих длительное хранение в заправленном состоянии, что было невозможно в королевской Р-1. «Единичка» и последующие «двойка» (Р-2) и «пятерка» (Р-5) заправлялись непосредственно перед запуском, что для использования на боевом дежурстве в войсках крайне неудобно.

Потому в Днепропетровске начались работы над ракетой, где окислителем был состав на основе азотной кислоты. Топливные компоненты из-за агрессивности тоже не позволяли хранить ракету больше месяца, но и это военные считали подарком. По сути именно эти работы и сделали КБ в Днепропетровске главным по военному ракетостроению.

К изделиям для армии требования предъявлялись очень суровые. Нам, прочнистам, приходилось решать задачи со множеством неизвестных. Фактически тогда же и создавались «ракетные» нормы прочности. По самолетам такие нормы уже давно существовали, а по ракетам делали мы. Это огромная и конструкторская, и научная работа – создать изделие с минимальным собственным весом, с максимальной нагрузкой, выдерживающее помимо стартовых напряжений, с чего мы начинали, и транспортировочные условия плюс учет усталости металла при длительном хранении. О двойном запасе прочности речь с самого начала не шла, но ответственные узлы проектировались с коэффициентом 1,5, где было можно – 1,3. Эти цифры брались не с потолка, вместе с конструкторскими велось огромное количество экспериментальных работ.

Со временем задачи ставились все сложнее, мы рассчитывали прочность изделий вплоть до вариантов их использования в условиях ядерного нападения. Когда начинались первые эксперименты с математическим моделированием, вычислительный комплекс в КБ занимал целый этаж.

С 1951 и до апреля 1954 года мы работали под руководством Василия Будника. Это было уже большое КБ, со своими собственными наработками. А потом главным конструктором назначили Михаила Кузьмича Янгеля. Будник был очень хорошим конструктором, отличным организатором, но Янгель, если можно так сказать, – это пик, вершина профессионального уровня. Будник стал его первым заместителем, что наверняка задело его самолюбие. Но в то время в верхах на обиды внимания никто не обращал. Это действительно была гонка, в которой все личное вообще не бралось в расчет. Нам казалось несправедливым, что на место руководителя, создавшего все фактически с нуля, придет другой человек. Но так было лишь до появления Янгеля.

– Очаровал?

– Не то слово. Когда он начал работать, когда стали открываться новые темы, реализовываться казавшиеся совершенно невозможными идеи, отношение к Михаилу Кузьмичу переменилось. Его действительно все очень любили, и он этого заслуживал.

Разработка каждого нового изделия – это цепочка идей, изобретений, конструкторских новаций и технологических решений. Причем дело было поставлено так, что творчество по сути вменялось в обязанность каждому сотруднику. Не знаю, возможно ли это где еще, но наше КБ было сообществом изобретателей.

Для наших изделий другие предприятия выполняли огромное количество заказов, и это все тоже новое, на многолетние исследования времени не было. К примеру, рассчитываем кронштейны-опоры, на которых ракета стоит в шахте. Новый сплав, определенные характеристики. Разработали конструкцию, испытали – все отлично, штатно, изделие уходит в серию, размещается в пусковых шахтах. Стоять там ракетам много лет, но вдруг года через полтора сообщают: в кронштейнах стали появляться усталостные трещины. А ракеты на боевом дежурстве, их много и принимать решение нужно незамедлительно. Первое, что мы сделали, – специальные кожухи, взявшие на себя часть нагрузки штатных кронштейнов. То есть проблему уже установленных ракет решили, а потом взялись за сплав. Исследовали его по всем показателям, вместе с изготовителями меняли состав... В результате добились того, что получили практически идеальный материал по сочетанию веса, прочности и надежности. Аналогичная ситуация возникала, когда начинали работать с титановыми сплавами. Материалы потрясающие, но капризные, очень требовательные к технологии обработки.

– Понятно, что проблем – и плановых, и внезапных – было в избытке. Плюс цейтнот. Как удавалось справляться?

– Главное, что не было ситуаций, когда мы оставались с проблемами одни. Отношения смежников вроде «мы свое дело сделали, а там уж разбирайтесь сами» если и возникали, то пресекались на корню. Как единый организм работало не только КБ, а вся система. Специалисты из разных ведомств из десятков городов по всему Союзу понимали, что дело общее.

Командировки были нашей повседневной жизнью, и куда бы ни приезжали к коллегам, везде чувствовалось, что попали к своим. Я до сих пор ощущаю себя очень счастливым человеком – пришлось работать со столькими талантливыми людьми над огромным количеством изделий. Каждый следующий шаг умножал число проблем. Увеличение числа ступеней, шахтное размещение, минометный старт, работа над космическими носителями... Спросить было не у кого, мы шли первыми в этой области. Временами уставала ужасно – возишься по дому, а в голове: приборный отсек, обтекатель, переходный отсек и в каждом куча деталей, все клепаное... Десятки наименований и нельзя упустить слабое звено, все должно быть абсолютно надежным. Иногда решения по несколько дней искали, как все сделать наилучшим образом. Впрочем, чутье работало – порой по одному виду детали уже становилось понятно, что штатно она работать не будет. Но все равно догадки нужно подтверждать расчетами.

– Совсем недавно заговорили, что КБ «Южное» работало на Луну…

– Да, в советской лунной программе нам тоже довелось поучаствовать. Нашему КБ досталась разработка так называемого блока Е – модуля, который должен был доставить обитаемый отсек с космонавтом на поверхность Луны, а затем вернуть его на орбиту для последующей стыковки с основным кораблем и возвращения на Землю. В архиве завода даже есть фотография, где я изображена с этим блоком при температурных прочностных испытаниях. У нас нельзя было обеспечить все требуемые режимы, потому мы вместе с образцом изделия отправились в один из институтов Новосибирска и работали там. Рассматривалось 14 расчетных случаев: на темной или на светлой стороне Луны будут происходить взлет и посадка, на какую поверхность, с какими возможными скоростями... И какие температуры в каждом случае будут воздействовать на модуль, как поведут себя в том или ином случае все элементы конструкции. Было два основных двигателя нашей разработки с донной защитой, два рулевых, вокруг рамы располагались тороидальный бак и шаровые баки, выше – приборный отсек, а сверху крепления для обитаемого отсека. Но отсек для космонавта разрабатывали и делали не мы. К сожалению, лунная программа была закрыта после того, как американцы нас опередили. Но мы свою часть программы отработали полностью, модуль трижды испытывался в беспилотном варианте на орбите Земли и все прошло безукоризненно.

– Вы начинали с достаточно простой ракеты Р-1… А какие задачи решали тридцать лет спустя?

– Очень интересная история была с выбором ракеты-носителя для проекта «Морской старт». КБЮ в середине 70-х годов была поручена разработка ракеты-носителя среднего класса. Для вариантов, рассчитанных на максимальную полезную нагрузку (в том числе для проекта пилотируемого многоразового корабля «Заря»), разработали необычный алгоритм запуска – ракета не просто устанавливалась на пусковой стол, а крепилась к нему специальным образом. Двигатель запускался, и лишь после того, как он набирал мощность значительно больше веса ракеты, крепление разрывалось. Этим обеспечивалась улучшенная стабилизация ракеты в процессе разгона и что главное – увеличение массы полезной нагрузки. На базе этого же носителя для проекта «Энергия» – «Буран» в Днепропетровске изготавливались разгонные блоки-«боковушки» с двигателями производства фирмы Глушко.

И когда в середине 90-х заговорили об американо-российско-украинско-норвежском проекте «Морской старт», наши наработки оказались весьма кстати – вариант крепления носителя к платформе, хоть и разрабатывался совсем с иными целями, в данном случае оказался незаменимым. Очень жаль, что «Морской старт» приостановил свою работу – от него благосостояние Южмаша и КБЮ зависело очень сильно.

И вообще обидно, что десятилетиями выстраиваемая без каких-либо границ интеграция вдруг рассыпалась. Когда мы ехали из Москвы в Днепропетровск, ни у кого и мысли не было, что в какие-то чужие земли. Я родилась в Узбекистане, где национальной специфики полно. А здесь и говор тогда был русский, и люди точно такие же. В середине 50-х с группой из КБ поехали на научную конференцию во Львов. Там – да, и менталитет другой, и что поразило – отношение к русской речи было у многих негативное. Но Днепропетровск, Киев – тут всегда и я, и друзья, приезжавшие ко мне, чувствовали себя как дома.

Источник: http://vpk-news.ru