Бомбодел из Сарова

21 февраля исполняется 100 лет со дня рождения Давида Абрамовича Фишмана (1917–1991), создателя отечественных ядерных зарядов.

Заслуженный деятель науки и техники РСФСР, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской, двух Сталинских и Государственной премий был хорошо известен всем кадровым специалистам ядерного оружейного комплекса. Он из плеяды первых разработчиков. С 1959 года до последнего дня жизни Фишман руководил всей конструкторской зарядной работой во Всесоюзном НИИ экспериментальной физики в Арзамасе-16 (Сарове), создав самобытную и эффективную инженерную школу.

Главный по зарядам

Рожденный в 1917-м, Фишман был не только ровесником великой эпохи, но и ее творением, а затем и одним из творцов, став мэтром в скрытом от широкой публики деле разработки советских ядерных вооружений.

“ Урановый «поршень» с плутониевым ядром весил более двадцати килограммов. А опускать его в глухой цилиндрический «колодец» бомбы выпало почему-то Фишману, богатырской комплекцией не отличавшемуся ”

Перед Великой Отечественной он начинал как конструктор танковых дизелей на Кировском заводе, а в военные годы продолжил дело на Урале. В 1948 году его перевели в атомное КБ-11, дислоцированное в поселке Сарова (тогда Арзамасской, а позднее Горьковской области). Со временем он стал одним из руководителей этого старейшего центра разработки советского ядерного оружия. Суть деятельности «атомного» конструктора серьезно отличается от всех других сфер инженерной практики не только особой закрытостью, но и специфическими особенностями таких своеобразных и тонких систем, как ядерные и термоядерные боеприпасы. Давид Абрамович в совершенстве чувствовал эти тонкости, пройдя путь от создания простейшего с конструкторской точки зрения РДС-1 до зрелых и предельно надежных зарядов, входящих в состав ядерного боевого оснащения и современных российских систем, обеспечивающих режим сдерживания.

Перечень заслуг, званий и должностей Фишмана достаточно длинен, но все сводится в конечном счете к его главной должности. А она – на взгляд человека непосвященного – звучит не очень громко. Формальной вершиной карьеры стал для Давида Абрамовича пост первого заместителя главного конструктора зарядного конструкторского бюро (КБ-1) Всесоюзного НИИ экспериментальной физики в Сарове/Арзамасе-16. Причем своего главного поста достиг весьма молодым – в 42 года и пребывал на нем, выше уже не поднявшись, до самой своей кончины накануне 74-летия.

Фото: previewcf.turbosquid.com

Тем не менее Фишман вошел в узкий круг руководителей и организаторов отечественной ядерной оружейной работы как равный среди равных. Его авторитет был первоклассной пробы, и объяснялось это не только личными качествами, но и особым положением конструктора в советском атомном проекте.

В любой сфере технической деятельности весь замысел инженерной системы, ее физический, расчетный и конструктивный облик – плод размышлений прежде всего главного создателя. Для консультаций и оценок он может привлекать ученых и исследователей, но в центре он – человек конструирующий. Это азбучная истина для авиаторов и ракетчиков, судостроителей и машиностроителей, для танкистов и артиллеристов, для создателей новых ткацких станков и космических кораблей...

Однако ядерный заряд – конструкция уникальная с точки зрения условий ее реализации, потому что физическую идею заряда определяет не инженер, а ученый. Физик-теоретик, а не конструктор. Последний должен научную идею материализовать, воплотив в металле. Занятие для него вроде бы испокон веку привычное, но здесь инженер впервые должен был материализовать задуманное не им. При этом в металл (через этап чертежа) любые идеи воплощает конструктор, а не теоретик. Самый оригинальный замысел самого талантливого физика так и останется лишь игрой ума, если не будет адекватно перенесен в конструкцию.

В советском атомном проекте эта объективная особенность нового, необычного дела отразилась в том, что главный физик-теоретик, непосредственно отвечающий за создание первой советской бомбы, Юлий Борисович Харитон возглавил КБ-11 в должности именно главного конструктора. Он – ученик Иоффе, Резерфорда, Семенова, вел научное руководство оружейными работами, но, как и любой физик-ядерщик, конструктором не был.

А кто же?

Особое положение конструкторов в атомном проекте проявилось и в том, что лидирующая фигура определилась не сразу... Вначале эти работы возглавлял Виктор Александрович Турбинер. Затем его сменил знаменитый танкостроитель, Герой (впоследствии трижды) Социалистического Труда Николай Леонидович Духов.

Заметную роль уже на первом этапе играл ровесник Фишмана – Владимир Федорович Гречишников. Став в КБ-11 Героем Социалистического Труда, он был в 1955 году назначен заместителем главного конструктора (фактически главным конструктором) на новый объект на Урале, но вскоре до обидного рано ушел из жизни.

С 1959 года в составе КБ-11 были образованы тематические КБ-1 и КБ-2. Харитон освобождался от обязанностей главного конструктора КБ-11, оставаясь его научным руководителем. Взамен вводились должности двух главных конструкторов – по разработке ядерных зарядов и систем автоматики их подрыва. Последнюю занял будущий дважды Герой Социалистического Труда Самвел Григорьевич Кочарянц, а первую – Евгений Аркадьевич Негин, впоследствии академик и генерал-лейтенант. Первым же заместителем Негина назначили Давида Абрамовича Фишмана. И до самой кончины в 1991 году оставался все тем же первым замом...

Однако Негин тоже был «чистым» ученым-газодинамиком. Евгений Аркадьевич, как и Юлий Борисович, никогда не занимался конструированием. Поэтому фактическое руководство инженерной разработкой ядерных и термоядерных зарядов в крупнейшем оружейном центре страны легло с весны 1959 года на плечи Фишмана. Это был непростой период. Все виды и рода Вооруженных Сил должны были получить системы оружия, которые еще лишь предстояло создать и отработать, а основой должны были стать ядерные и термоядерные заряды нового поколения.

В эту начальную эпоху Фишман успел много. Придя на объект в тридцать один год, он быстро занял в новом деле достойное место. Однако задачи усложнялись и укрупнялись. Возрастали как роль и значение, так и ответственность конструктора за качество и характеристики оружия. Заряды (а теперь их требовалось много и разных) необходимо было из некой «мимозы-недотроги» сделать выносливыми, устойчивыми к внешним и эксплуатационным воздействиям, надежными, безопасными, долговечными... За это отвечал Давид Абрамович. И теперь он учил тех, кто вскоре стал кадровым костяком конструкторской школы «папы Фишмана»: «В науке отрицательный результат – тоже результат. У конструктора отрицательный результат – это провал. Мы права на ошибку не имеем».

Так и было. И можно сказать, что началась «эпоха Фишмана». В некотором смысле он и создал зарядостроение со своим подходом к аттестации надежности и безопасности в уникальной отраслевой системе качества. Ведь ядерный заряд десятки раз в полномасштабном опыте не испытаешь, а требования к его безопасности более чем высоки.

Давид Абрамович пользовался особым авторитетом у ЮБ – Юлия Борисовича Харитона, и это сказалось на карьере Фишмана значимым образом. Когда отпочковавшийся от КБ-11 уральский НИИ-1011 неожиданно лишился Гречишникова, там достаточно быстро поняли, что наилучшим вариантом станет назначение главным конструктором на новый объект Фишмана. И тут воспротивился Харитон. В итоге Давид Абрамович так и остался в КБ-11, заняв в деле, которым занимался, уникальное место. Один из коллег по средмашу – главный конструктор горьковского НИИ измерительных систем Николай Захарович Тремасов, эксперт вполне объективный, компетентный и смотревший на ситуацию со стороны, в своей книге прямо сказал о Фишмане: «По существу главный конструктор зарядов».

В такой констатации нет ничего обидного для памяти академика Негина – Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской и Государственной премий. Евгений Аркадьевич вошел в атомную историю России как величина яркая, первостепенная и неповторимая, но прежде всего – научная.

Тонкая сборка ДАФ

Фишман попал в атомные работы с огромным опытом конструирования дизелей для мобильной техники, но здесь приходилось начинать сначала. Помогло то, что его близкий по Уралу друг Гречишников работал в КБ-11 с мая 1947 года. Познакомились они до войны на Кировском заводе, где Гречишников с группой сотрудников ЦИАМа – Центрального института авиамоторостроения работал над авиационным дизелем М-40.

К тому времени, когда Фишман попал в группу Гречишникова, инженерная разработка РДС-1 завершалась, предстояли первые испытания на Семипалатинском полигоне. Принципиальными становились вопросы приведения заряда в состояние окончательной готовности к ядерному взрыву. Именно на этом этапе в работу над «первенцем» и включился Давид Абрамович.

В первые же дни Духов и Гречишников представили его Харитону. Встреча прошла в Красном доме – так скорые на прозвища сотрудники объекта называли комплекс затейливых зданий, сложенных из старинного красного кирпича, где когда-то размещалось управление известного монастыря – Саровской пустыни. Разговор шел о плане работ по конструкции «единицы» (РДС-1).

В первой открытой монографии «Советский атомный проект» под редакцией академика Негина говорится: «Д. А. Фишман является автором ряда важнейших для лабораторной отработки заряда методик, предложенные им конструкции центральных частей атомных зарядов стали прототипами для последующих поколений зарядов...» Однако в первое время Давиду Абрамовичу пришлось заниматься не столько конструированием заряда, сколько вопросами его высокоточной сборки в полигонных условиях. А отсюда вытекала и его нерядовая роль в подготовке первого «натурного» испытания бомбы, предварительно намеченного на середину 1949 года.

То, что первая в новом деле специализация Фишмана определилась как «полигонная», сыграло в его судьбе роль исключительно положительную. Привлечение к подготовке натурных испытаний РДС-1 позволило ему (и это в условиях тогдашнего высокого «дробления» функций исполнителей для обеспечения секретности) ознакомиться со всей технологической «цепью» разработки боеприпаса, завязать первые широкие знакомства среди представителей смежных подразделений КБ-11, на уровне как исполнителей, так и руководителей. В итоге углублялось понимание места и значения отдельных «звеньев».

Кроме того, он сразу же попал в поле зрения самых высоких лиц атомной проблемы вплоть до Курчатова. Ему даже пришлось пусть и мельком, но пожать руку самому Берии, прибывшему на полигон к моменту испытаний.

Наконец, там было идеальное место для развития самостоятельности и обретения навыков организации динамичных и ответственных работ. Вдали от начальства и объекта задолго до испытания многое надо было решать самому и очень быстро.

Это была школа! И казахские степи, где разместился ядерный учебный полигон № 2 Министерства Вооруженных Сил» («Двойка»), вскоре стали для Фишмана хорошо знакомыми. Он был непременным участником всех первых полигонных испытаний вплоть до первого термоядерного заряда РДС-6с, а затем и этапного РДС-37. В июле же 1949-го выехал в эти степи впервые.

Основная его деятельность протекала в здании под названием ДАФ рядом с металлической ферменной башней, на вершину которой должны были установить РДС-1 для подрыва. Как сообщалось в акте приемки здания от 4 августа 1949 года, оно предназначалось для тонкой сборки испытуемого изделия. После тонкой – окончательной, с установкой плутониевого ядра – сборки и последних проверок РДС-1 на тележке выкатывали из ДАФ и на лифте поднимали наверх 37-метровой стальной башни, где закрепляли. С этого момента счет времени до взрыва шел на часы...

Здание ДАФ... Что скрывалось за этой аббревиатурой? На полигоне среди служебных зданий был ряд именных. Так, здание на площадке Н, где проводились работы по монтажу и контролю спецоборудования изделия, числилось за одним из заместителей главного конструктора КБ-11 Владимиром Ивановичем Алферовым и называлось ВИА. Были МАЯ-1 и МАЯ-2 – склады для хранения и раскупорки элементов сборного заряда из взрывчатых веществ. Хозяином этих зданий, полностью за них отвечавшим, был инженер-подполковник Анатолий Яковлевич Мальский.

А в ДАФ начальствовал Фишман... Должность у него была тогда, правда, невелика, зато ответственность и круг обязанностей напротив – шире некуда... У него даже был свой шофер – Бабкин.

ДАФ был в полном ведении Фишмана, он его вскрывал, присутствовал там при всех работах и участвовал в них. И принимал гостей да еще каких... В блокноте Фишмана отыскивается забавная запись: «ДАФ – харчевня с какао. И. В. Курчатов с удовольствием в степи подкреплял силы».

Для Давида Абрамовича в том была, конечно, высокая честь... И хотя «его» зданию в отличие от остальных «именных», располагавшихся на площадке Н в 10 километрах от центра опытного поля полигона, предстояло стать первой «жертвой» ядерного взрыва и бесследно испариться в нем, так «отметиться» в истории – редкая заслуга.

Уже в 2000-е начальник отдела физических исследований, заместитель начальника отделения Института ядерной и радиационной физики РФЯЦ-ВНИИЭФ, лауреат Ленинской и Государственной премий СССР Валентин Матвеевич Горбачев написал: «В историческом плане названия зданий и сооружений увековечили память о многих руководителях и ответственных работниках, участвовавших в первых ядерных испытаниях. В их числе и Давид Абрамович…

Сооружения назывались по именам руководителей групп, проводивших в них работы. Так, здание, связанное с подготовкой системы автоматики опыта, называлось ВИА (от Владимир Иванович Алферов), сооружения МАЯ-1 и МАЯ-2 (от Анатолий Яковлевич Мальский), физический корпус ФАС (от Флеров, Апин, спецотдел). Группа Давида Абрамовича Фишмана, занимавшаяся сборкой основной части заряда, размещалась в здании ДАФ.

…Мне эти исторические факты стали известны в 1959–1961 годах, когда наши экспериментальные группы проводили на УП-2 (учебном полигоне № 2, то есть Семипалатинском. – С. Б.) МО СССР исследования по так называемым невзрывным цепным реакциям (НЦР)... В помещениях ВИА, ДАФ, ФАС в те годы велась подготовка работ по НЦР: монтаж и калибровки измерительной аппаратуры, подготовка изделий, первичная обработка экспериментальных данных и т. д. Имена первопроходцев-бомбоделов витали над нами во время наших работ…»

Ядерное солнце над степью

Различные этапы сборки и вывоза к башне изделия РДС-1 кодировались как операции «Вперед I», «Вперед II», «Вперед III», но до этого провели ряд тренировок. 13 августа 1949 года начался опыт № 1, вечером 16 августа – № 2, 19 августа – № 3... Постепенно выявлялись недочеты, нарабатывались навыки, позволявшие действовать спокойно и слаженно уже в день испытаний.

А 27 августа в два часа ночи Игорь Васильевич Курчатов утвердил подписанный начальником КБ-11 генералом П. М. Зерновым, главным конструктором КБ-11 Харитоном и его заместителем Щелкиным «Оперативный план окончательной сборки и подрыва изделия». Начался бесповоротный отсчет обратного времени. По графику до опыта оставалось 48 часов.

Утром 28-го в ДАФ побывало самое высокое руководство во главе с Лаврентием Павловичем Берией. «Над душой» у оружейников никто не стоял, но естественное чувство озабоченности привело Берию и его окружение в ДАФ.

Тонкая сборка РДС-1 в ДАФ началась с «поршня» с плутониевым ядром и нейтронным запалом. После замеров фона «поршня» начался этап, обозначенный на циклограмме «Вставка поршня в центральную часть с параллельным контрольным измерением фона». Здесь работала бригада в составе Духова, Флерова, Ширшова, Терлецкого и Фишмана.

Урановый «поршень» с плутониевым ядром весил более двадцати килограммов. А опускать его в глухой цилиндрический «колодец» бомбы выпало почему-то Фишману, богатырской комплекцией не отличавшемуся. И Авраамий Петрович Завенягин, тогда первый заместитель начальника Первого ГУ, подошел к Фишману, главному на этом этапе сборщику, и ощупал его мышцы на руках: мол, не уронишь? Непривычно тяжелый узел действительно мог из рук и вырваться...

Операция по сборке заряда заставила поволноваться – вставка в канал «поршня» оказалась проблемой. Конструкция должна была быть предельно точной, практически беззазорной по причине необходимости обеспечения максимально возможной симметрии взрывного обжатия плутониевого ядра. Прецизионное сочленение вставных деталей в снаряжательном канале – задача непростая. Требовалась очень высокая точность изготовления да и собрать такую пару «цилиндр-поршень» нелегко.

Создатели РДС-1 были знакомы с книгой Смита – открытым официальным отчетом правительства США о разработке американской атомной бомбы. Через годы Фишман написал: «Вопросы снаряжения приобретают весомое значение... Найдено указание, что у американцев были затруднения при сборке перед испытанием первой атомной бомбы. Тщательный анализ трудностей в сочленении с конкретной конструкцией привел к мысли о необходимости вести снаряжение строго вертикально». Но во время реальной сборки в ДАФ «поршень», уйдя на какую-то глубину в канал заряда, вдруг застрял.

В книге Смита, которую тоже цитировал Фишман, о таком возможном казусе говорилось: «Во время окончательной экспериментальной сборки пришлось пережить несколько неприятных минут, когда произошла задержка с одной важной деталью бомбы. Весь агрегат был отработан механически с величайшей точностью. Деталь была уже частично вставлена, когда вдруг застряла и не двигалась дальше. Однако доктор Бэчер не потерял присутствия духа и заверил группу, что для устранения задержки нужно только время. Через три минуты слова Бэчера оправдались, и сборка закончилась без дальнейших инцидентов».

У нас все закончилось тем же, ибо одной и той же была причина: компрессия (сжатие) воздуха «поршнем» при продвижении его в глухой «колодец»... Когда через тончайший кольцевой зазор воздух стравился, под силой тяжести узла его установка продолжилась, и вскоре он занял свое место.

Затем сборочный канал закрыли пробкой из взрывчатого вещества (ВВ), подключили последнюю электророзетку. Было три часа ночи... По циклограмме вскоре следовал этап вывоза изделия из ДАФ и закрепления его в клети лифта. Затем РДС-1 должна была подняться на башню для подрыва.

На вольном воздухе у башни стояли Берия и Курчатов. К ним подошел Щелкин за разрешением на вывоз заряда из ДАФ. Фишман и его помощники – работники завода № 1 Мочалин, Рыбин, Волгин, Сбоев и техники отдела № 33 Измайлов и Тимофеев выкатили изделие по рельсам и установили его в клети грузового лифта. Он шел медленно – надежно работал при скорости ветра до шести метров в секунду, а погода ухудшалась, облака быстро затягивали небо, и сильные порывы могли привести к аварии. У Фишмана находим запись: «Испортившаяся погода в ночь с 28 на 29 августа как бы повторила ситуацию при 1-м американском взрыве в Аламогордо».

Там перед испытанием погода действительно испортилась и тоже неожиданно вопреки прогнозу синоптиков. Опасаясь капризов погоды, американцы вынуждены были отложить взрыв на некоторое время. У нас же вышло наоборот... Курчатов, опасаясь неожиданностей от ветра и дождя, решил перенести взрыв с 8.00 на 7.00.

За 12 минут до подрыва был включен автомат поля. За 10 минут он врубил накал всех ламп в приборах, расставленных по обоим радиусам опытного поля. Потянулись долгие минуты... В 7.00 29 августа 1949 года отсчет обратного времени закончился. Наступил реальный момент «0»... И над казахской ковыльной степью в то утро как будто второй раз взошло солнце...

Потом были первые радости от успеха, а за ними – годы напряженного труда, новые заряды.

Фишман и его подчиненные сотрудничали с разработчиками практически всех отечественных ракетных систем и авиационных носителей ядерного оружия, со всеми видами и родами Вооруженных Сил. Он работал с С. П. Королевым, А. Н. Туполевым, С. В. Ильюшиным, М. К. Янгелем, В. Ф. Уткиным, В. П. Макеевым, А. Д. Надирадзе, С. П. Непобедимым, В. Н. Челомеем, Г. А. Ефремовым, С. А. Лавочкиным, П. Д. Грушиным, Л. В. Люльевым, Г. А. Ефремовым, другими выдающимися конструкторами и учеными-«оборонщиками». У каждого свои традиции, подходы, взгляды, требования... И тут было важно с каждым не потерять своего лица, отстоять не амбициями, а аргументами и деловыми соображениями интересы дела.

Фишман это умел. В его жизни хватало сложностей, недаром он однажды записал в записной книжке: «Сижу в президиуме, а счастья нет». Но он все же не раз испытал чувство счастья – и маленького человеческого, и большого, и личного, и коллективного, и державного. А секрета, почему вышло так, в общем-то, и нет. Он просто много и честно работал. Во имя дела. Во имя Родины.

Поэтому и осталась у людей благодарность ему...

И с годами она не исчерпывается.